Историк и другие. Из дневника.

24. IX. Наш историк очень любит, когда его о чем-нибудь спрашивают. Он считает, что кто его не спрашивает, тот ничем не интересуется. Ну, мы и стараемся спрашивать его обо всем, что в голову придет. О чем его ни спросишь, он загадочно улыбнется, скажет, что об этом лучше спросить у физика или у биолога, но обязательно отвечает сам. Особенно он любит разные даты. Раз знаешь дату какого-нибудь события, тройку уже получишь. Сказал не совсем точно — сразу замечание и поучение: если не знаешь точно, меня спроси. История — наука точная, как математика. Сегодня наш «мудрец» Сократ Миндалик (если бы родители знали, что он будет таким глупым, конечно не дали бы ему этого имени) спросил у историка:

—  А когда жил греческий поэт Таркос?

Станислав Иванович задумался, потом вспомнил и сказал: «В конце четвертого и в начале третьего столетия до нашей эры. Только это не поэт, а философ. А чем он тебя так заинтересовал?»

—  А   тем,— отвечает Сократ Миндалик (неужели сам до этого додумался?),— что если прочесть его фамилию наоборот, тоже получится известный философ. Вот смотрите,— и написал на доске . Таркос.   Смотрим на историка. Он не нашелся, не смог ничего умнее придумать, как сделать замечание нам:

—  Ну и что же?  Глупостями занимаетесь. Лучше  бы даты учили. Всем нам было как-то стыдно. За Миндалика и за Станислава Ивановича. Почему он не сознался, что ошибся. А Сократ Миндалик совсем обнаглел. С этим самым глупым вопросом он обратился на уроке географии к Василию Григорьевичу. Только добавил к своему Таркосу словечко «сан», чтобы похоже было на город. «Скажите, пожалуйста, где такой город Сан-Таркос?» Класс зашумел. Мы готовы были избить этого Миндалика. Но Василий Григорьевич заговорил. Класс сразу замер.

— Простите. Ваш старый учитель не знает такого города. Забыл, очевидно. Нет. Не вспомню. Помню Сан-Педро, Сан-Карлос, Сан-Камило, Сан-Эстанислово, Сан-Никола, Сан-Косме, Сан-Луис, Сан-Игнасио, Сан-Фелипе, Сан-Боржа, Сан-Энрико, Сан-Ховьер. Много разных «сан» в Америке, особенно в Латинской, но Сан-Таркос не слышал. Так что простите еще раз. Не скажу. Нужно будет заглянуть в карту.

Нашей радости не было границ. Вот какой у нас географ. Столько различных названий знает, что диву даемся, как они в его голове вмещаются. Но отвечая на вопрос, он обязательно прибавит «как мне кажется» или «насколько я припоминаю». А когда уже ошибется, то сразу или на следующий день придет и скажет: «Я вам вчера наврал, мои друзья. Правильно будет вот так...» А разве мы не понимаем, что человек может ошибиться? И знать всего не может.

11.Х. Мария Степановна снова поставила Семенюку двойку. Жирную такую. И в скобках прописью написала «двойка». Чтобы нельзя было стереть. Не верит она нам. Забрасывает нас домашними заданиями. Задает читать по 10 страниц и кроме этого, без конца требует делать разные гербарии, коллекции, монтажи, схемы, рисунки. Мы все это несем в школу, складываем в углу, и все так лежит до тех пор, пока уборщица не выбросит. Для Марии Степановны главнее, чтобы мы ничем, кроме биологии, не занимались; другие предметы ее не интересуют. Скажем ей, что у нас завтра контрольная по литературе, рассердится и еще какую-нибудь коллекцию придумает.

Когда-то Семенюк отказался участвовать в изготовлении коллекции птичьих яичек, с тех пор она и держит его в черном теле. Сказал что-то не так — получай двойку. А двойка для Семенюка — целое горе. Отец наказывает его как только может, не пускает в кино, не дает денег на завтраки, а то бьет, как маленького. Как-то мы сказали об этом Марии Степановне. Кричать стала: «Вы что хотите, чтобы я вместе с вами родителей обманывала? Я не стану родителям врать. А бить детей у нас нельзя. Я об этом напоминала родителям. Можете еще раз им напомнить». Справедливая такая, что куда там. Без конца пишет Семенюку в дневник: «Прошу родителей принять меры». Как будто не знает, какие меры принимает отец Семенюка. Семенюк перестал носить дневник в школу, «забывать» его начал, так она записки родителям пишет и передает учениками других классов. Мы посоветовали Семенюку вести два дневника: один для нее, а второй для родителей. Подгайный так подделывает ее каракули, что она и сама их не узнает. Так и носит Семенюк в школу два дневника. В одном она ставит двойки, а во втором Подгайный пишет четверки. Хорошо, что в нашем классе родительских собраний не бывает и отец Семенюка не догадывается, какие «четверки» у его сына. А пока узнает, Семенюк немного отдышится от «мер», о которых просит Мария Степановна. А может быть, и не узнает. Потому что в конце каждой четверти и в конце года никаких двоек по биологии не бывает. У Марии Степановны всегда полная успеваемость.

12.Х. У нас новая учительница украинской литературы. Наталья Петровна, говорят, выходит замуж и уезжает в другой город. Мы не будем тосковать по ней. Жаль только ее мужа. Но кто будет вместо нее? Хотя бы не так кричала. Хватит нам и одной Марии Степановны. Новую учительницу зовут Марина Михайловна. Невыразительная какая-то. Только глаза красивые, не такие, как у меня. Мы начали переглядываться друг с другом. Будут, мол, у нас теперь часто сидеть на уроках и директор, и завуч. Но она, кажется, довольно хитрая. Объявила, что будет, если мы согласимся, нашим классным руководителем, и сказала, чтобы мы свое классное собрание провели без нее. Я, мол, доверяю вам. А чего нам не доверять? Что мы без классного руководителя поговорить не сумеем? Ребятам такое доверие очень понравилось. Никому не пришло в голову, что это только хитрость такая. Я что-то не верю в ее искренность.

14.Х. Сегодня было такое, что и вспоминать стыдно. Тамара не пришла в школу, и ко мне подсел наш мудрец Сократ. Этот дылда уже ухажера из себя строит. Я сижу — и ноль внимания. Вдруг чувствую — он на колено мне руку положил. Тут я и отвесила ему пощечину, да так, что рука онемела! Конечно, все в классе хотели замять это, чтобы избежать лишнего разбирательства. Не знаю, заметила ли это Марина Михайловна. Но спасибо ей, что не начала допрашивать, за что я ударила Сократа.

17.Х. Три дня волновалась. А вдруг начнется разбирательство. Что я буду говорить? Не догадывалась, что я такая стыдливая. Но ничего пока не слышно. Знает ли Марина Михайловна или нет? Добрая она или только хитрая? Я все больше думаю о ней. Так хотелось бы, чтобы она была доброй. Но кто со мной будет доброй, если я сама плохая. А мне хочется быть доброй. С ней. Ведь она ни разу на меня не крикнула. А было за что и покричать. А что, если подойти к ней самой? Наговориться бы с ней, чтобы не так тянуло в дневнике писать. Боюсь только, можно ли довериться ей.