Вопрос о причинах критического отношения Добролюбова к библиографическому направлению достаточно освещен советскими исследователями историографии русской литературы XVIII века2. Конечно, Добролюбова возмущало крохоборчество «библиографов», грозившее свести все задачи критики и истории литературы к проблеме уточнения фактов, к своеобразному культу факта как такового. Именно, имея в виду эту тенденцию, Добролюбов писал о современной критике и истории литературы: «Она занимается фактами, она собирает факты, - а что ей за дело до выводов!». Для ученого-«библиографа» равны все факты: «...в каком доме бывал известный писатель [с кем он встречался, какой табак курил, какие носил сапоги, какие книги переводил по заказу книгопродавцов, на каком году написал первое стихотворение]...». Критика «посредствоммножества хитрых соображений докажет, что это стихотворение, вероятно, писано было уже после того времени, как автор переехал с Мойки на Галерную улицу, но еще прежде, нежели он купил собственный дом. Результаты, поистине, блистательные!».

Конечно, Добролюбов выступает не против собирания и изучения фактов. Этими качествами отмечены работы самого критика. Его гневный сарказм вызывал сам подход, метод «библиографов», снимавший проблему идейно-воспитательного, общественного и нравственного значения литературы и искусства и игнорировавший эстетическую значимость произведений. Именно эти особенности «библиографического» подхода к искусству осмеивал позднее М. Е. Салтыков-Щедрин в романе «Современная идиллия», где герой рассказывает о том, как «Черную шаль» Пушкина «библиографической разработке подвергали» и решили ее издать «в двух томах с комментариями», после чего стали анализировать «единственный экземпляр Гоголевского портрета, на котором автор «Мертвых душ» изображен с бородавкой на носу», и «положили: справиться, нет ли указаний в бумагах покойного академика Погодина».