Можно поверить и в то, что через пятьдесят лет он сам отверг первую симфонию своего ученика Шорина и порвал с ним. А ученик этот не только успешно закончил собственную симфонию, но и восстановил первую симфонию учителя, которая считалась бесследно исчезнувшей. Исполнением двух первых симфоний и заканчивается пьеса. В ней все строится на примитивном сопоставлении двух картинок: вот как трудно и тяжело было пробиться таланту в старое время и вот как хорошо получается в наше время. Простая иллюстрация этого положения, преднамеренное чередование картин прошлого и настоящего очень быстро дают почувствовать, что все в пьесе подчинено кабинетно-умозрительной схеме, привычным литературным шаблонам. Автор старательно прикрывает бедность жизненного содержания произведения, стараясь сделать его как можно занимательнее. Здесь все идет в ход, без какого-либо критического отбора: и история с калошами, переходившими из рук в руки в течение двух актов; и пятидесятилетняя размолвка Тугаринова с другом своей юности; и забавляющий публику старый еврейский портной; и молодые влюбленные, которым автор не дал даже полюбить друг друга; и пронафталиненный, старый фрак Тугаринова, сшитый пятьдесят лет назад, потихоньку вытащенный из гардероба профессора его племянницей и переправленный студенту Шорину для первого публичного выступления; и неузнанная любимая Тугаринова, которая через полвека снова появилась на исполнении его первой симфонии...

Но все сюжетные авторские хитросплетения ни к чему, однако, не приводят. В одной из своих статей В. Шкловский интересно определил сюжет как «способ анализа жизни, вскрытие истинных взаимоотношений». У А. Гладкова, по-видимому, другое представление о сюжете, и поэтому-то из всего обилия материала; привлеченного им, получилась некая мозаика, занятная, привлекательная поначалу, но все же бесцельная, совершенно невесомая в идейном отношении. Это, разумеется, не драматургия социалистического реализма.