Отвергая все и вся, Григорий Монахов хочет жить по-своему, ни с кем и ни с чем не считаясь:

- У каждой эпохи свои молитвы. И всегда казалось кощунством - не вставать и не ложиться под эти молитвы. Так вот... мне захотелось жить по своей молитве!

И по этой своей молитве он оплевывает все дело предшествовавших поколений:

- Что они подготовили? Мир, полный неразберихи! Мир, который катится к самоубийству! Неужели вы не видите, что весь мир занимается начинкой ракет для фейерверка сумасшедших?!

Продолжая свои выпады, этот брюзга вызывающе заявляет:

- Вот почему я не хочу шагать под марши эпохи. Я ненавижу эти ежедневные летучки, собрания, совещания. Ежедневно подгонять, догонять, перегонять. Здесь я свободен от соревнования и обязательств, которые висят постоянно, как гайтан с крестом на шее верующего. Здесь я свободен от беспрерывной гонки за сумасшедшей эпохой! Понятно вам?

Все это происходит во втором акте. А в третьем, заключительном, Григорий Монахов делает последние штрихи на своем неприглядном автопортрете:

- Ох, как вам хочется приблизить завтрашний день! Увидеть то, ради чего жили. Вам страшно признаться, что все не так, все не то, как мечталось в юности...

Ему напоминают о его долге перед обществом, но он похваляется тем, что со всеми долгами уже давно рассчитался на сто лет вперед.

- Вам мало? Так вот... Чтобы не быть более обязанным, я объявляю себя нищим! Только так можно быть свободным. Принадлежать самому себе морально и физически...