После того как в нашей печати была разоблачена «теория бесконфликтности», некоторые драматурги стали искать для себя всяческие оправдания, пытаясь объяснить читателям, почему они поддерживали идею бесконфликтного изображения жизни. Эти оправдания выглядели примерно так: «Мы, писатели, здесь совершенно ни при чем, во всем виноваты те чиновники и критики, которые совратили нас с пути истинного».

Подобным образом, например, весьма неудачно оправдывался драматург Н. Вирта на страницах газеты «Советское искусство». Нечего греха таить, есть у нас критики, сбивающие иногда литераторов с толку. Но разве это значит, что советскому писателю пристало изображать себя каким-то хныкающим ребенком, оставшимся вдруг без присмотра эстетической няни?

Бесконфликтный подход к изображению действительности проявлялся в творчестве большого ряда писателей, становился постепенно уже некоей нормой. И нарушение этой нормы встречалось порой грозным предостережением со стороны литературной критики. В тридцатых годах даже «неожиданный» финал судьбы Григория Мелехова в последней книге «Тихого Дона» воспринимался многими как дерзкое, противоречащее установившимся правилам нарушение литературных традиций. Благополучное разрешение финала литературного произведения оказывалось наиболее желаемым. Конечно, писатели писали и о препятствиях на пути своих героев и о противоречиях, преодолеваемых ими. Беда была в другом: в искусственности этих препятствий, в пустяковом разрешении этих противоречий.