Появляется в этой комедии уже знакомый зрителю по «Тресо-тиниусу» ученый сухарь, педант Критициондиус, в котором Сумароков изобразил своих критиков. «На трагедию «Хорева» сложил я шесть дюжин эпиграмм, а некоторые из них и на греческий язык перевел; против тех господ, которые русские представляли трагедии, написал я на сирском языке девяносто девять сатир»,-говорит о своих ученых трудах Критициондиус.

В образах этой комедии больше жизни, больше связей с русской действительностью, чем в первой комедии Сумарокова. За карикатурными масками угадываются живые люди, возмущавшие драматурга своим разительным несоответствием идеальному образу дворянина и заставлявшие его негодовать на «чудовищ». Так, в шаржированном образе «новомодной дамы» Гидимы подчеркнута ее склонность к употреблению оплеух. Склонность эта - не просто следствие ее злого нрава, а черта помещицы, привыкшей так обращаться с крепостными, о чем свидетельствует челобитная, которую должен подать в суд Бармас по совету Хабзея, «ежели ж она не уймется и будет ваше высокородие заушать и предки, как крепостного своего человека...».

Комедия написана в манере сатирической буффонады. В ней все преувеличено и карикатурно: и маски персонажей и события, начиная с решения мужа судиться с женой из-за оплеухи и кончая сценой суда - заседания «пощечиной комиссии». Эта сцена близка по характеру к интермедиям. Участие в ней слуги Арликина, наделенного званием вахмистра при суде, еще более подчеркивает сходство с сатирическими интермедиями начала XVIII века. Пародийно изображенное заседание суда кончается тем, что Арликин бьет ябедника Хабзея, разгоняет всех членов суда и, сорвав с судьи большой парик, надевает его на себя со словами: «Вот и я судья теперь, а что я дела не знаю, это судейству моему не остановка: есть судьи, которые еще и меня меньше знают».

Сцену суда можно считать литературной обработкой интермедии о Херликине и судье, которая также завершается тем, что Херликин бьет секретаря и судью и прогоняет их со сцены.