Эта сцена и сам монолог, сочетающий в себе идейные мотивы монолога шекспировского Гамлета «Быть или не быть...» и так называемых «стансов» Родриго в конце первого акта «Сида», является переломным моментом в действии сумароковской трагедии. Можно сказать, что здесь конфликт из сферы личной драмы, происходящей в душе героя, переключается вовне и приобретает остросоциальный, даже политический смысл - трагедия становится тираноборческой.

Гамлет, изнемогающий в борьбе между чувством любви к Офелии и необходимостью отмстить за отца, находит выход из этой коллизии, осознавая свой гражданский долг перед обществом и на- V родом. Он должен жить, чтобы бороться против тирана Клавдия, под игом которого томится страна:

Умри!., но что потом в несчастной сей стране

Под тяжким бременем народ речет о мне? Он скажет, что любовь геройство победила И мужество мое тщетою учинила, Что я мне жизнь бесславно окончал И малодушием ток крови проливал,

Которую за него пролить мне должно было. Успокоение! почто ты духу льстило? Нельзя мне умереть, исполнить надлежит, Что совести моей днесь истина гласит.

Трагедия заканчивается свержением тирана, напоминающим дворцовые перевороты, обычные для политической жизни России XVIII века. Гамлет во главе перешедших на его сторону войск врывается во дворец, убивает Клавдия и берет власть в свои руки.

В галерее образов монархов, недостойных своего высокого положения, созданной в ранних трагедиях Сумарокова, Клавдий занимает особое место: он значительно отличается от Кия или Синава, которые, не будучи злодеями, становятся тиранами, сами того не замечая, и могут еще исправиться. Клавдий же неистовый тиран, у которого злодейство вошло в плоть и кровь. Он сам говорит о своих «свирепствах»:

Когда природа в свет меня производила, Она свирепства все мне в сердце положила. Во мне искоренить природное мне зло, О воспитание, и ты не возмогло!