ОмГУ » Драматический театр » «Хорев»
«Хорев»
По существу, в трагедии нет единства действия, как его понимали теоретики классицизма: тема трагической вины монарха сочетается с утверждением положительного идеала героя, вызывающего у зрителя чувство восхищения. Сложность идейной проблематики пьесы порождает известную усложненность сюжетного построения. По словам Гуковского, «Хорев» не чужд элементов внешней сюжетности, пришедших в него, может быть, из авантюрной повести, через драму школьного типа».
Но к этому надо добавить, что здесь обнаруживается связь русского «классического» театра с драмой «доклассического» периода. И выражается эта связь не только и не столько в «элементах внешней сюжетности», сколько в некоторых идейных мотивах, в особенностях системы образов, в средствах художественной выразительности. Это касается тираноборческих мотивов, злых царедворцев, потакающих страстям монархов, идеальных героев-любовников. К подобному типу драм восходит, очевидно, и свойственное трагедиям Сумарокова тяготение к благополучным развязкам, утверждающим определенный нравственный принцип. К той же «доклассической» драме восходят и столь любимые зрителями XVIII века сумароковские сцены разлуки-прощания. Даже в знаменитом монологе Синава в финале трагедии «Синав и Трувор» можно обнаружить не только его зависимость от монолога Ореста из Расиновой «Андромахи». Характер поэтических формул, близких к народно-поэтическим «плачам», обращение к силам природы, к солнцу, бушующим волнам заставляют вспомнить о соответствующих эпизодах в «Индрике и Ме-ленде» и в других инсценировках авантюрных повестей. В этих же пьесах уже возникала тема любви как высокого и поэтического чувства, возникали эскизы образов лирических и трагических «любовниц» из сумароковских трагедий. Не приходится сомневаться и в том, что «российские комедии» «охочих комедиантов» были знакомы Сумарокову. Известно, что он сам очень скупо говорил о тех театральных и литературных фактах, которые формировали его творчество или хотя бы оставили след в его памяти. Поэтому особое значение приобретает свидетельство драматурга, что он еще в детстве (До 1730 года) «бывал на комедиях, смотрел Александра и Людвика, Париж и Вену и другие комедии».